"В полдневный зной в долине Дагестана..."
           М. Ю. Лермонтов

        I

     Скорость пули при низкой температуре
     сильно зависит от свойств мишени,
     от стремленья согреться в мускулатуре
     торса, в сложных переплетеньях шеи.
     Камни лежат, как второе войско.
     Тень вжимается в суглинок поневоле.
     Небо -- как осыпающаяся известка.
     Самолет растворяется в нем наподобье моли.
     И пружиной из вспоротого матраса
     поднимается взрыв. Брызгающая воронкой,
     как сбежавшая пенка, кровь, не успев впитаться
     в грунт, покрывается твердой пленкой.

        II

     Север, пастух и сеятель, гонит стадо
     к морю, на Юг, распространяя холод.
     Ясный морозный полдень в долине Чучмекистана.
     Механический слон, задирая хобот
     в ужасе перед черной мышью
     мины в снегу, изрыгает к горлу
     подступивший комок, одержимый мыслью,
     как Магомет, сдвинуть с места гору.
     Снег лежит на вершинах; небесная кладовая
     отпускает им в полдень сухой избыток.
     Горы не двигаются, передавая
     свою неподвижность телам убитых.

        III

     Заунывное пение славянина
     вечером в Азии. Мерзнущая, сырая
     человеческая свинина
     лежит на полу караван-сарая.
     Тлеет кизяк, ноги окоченели;
     пахнет тряпьем, позабытой баней.
     Сны одинаковы, как шинели.
     Больше патронов, нежели воспоминаний,
     и во рту от многих "ура" осадок.
     Слава тем, кто, не поднимая взора,
     шли в абортарий в шестидесятых,
     спасая отечество от позора!

        IV

     В чем содержанье жужжанья трутня?
     В чем -- летательного аппарата?
     Жить становится так же трудно,
     как строить домик из винограда
     или -- карточные ансамбли.
     Все неустойчиво (раз -- и сдуло):
     семьи, частные мысли, сакли.
     Над развалинами аула
     ночь. Ходя под себя мазутом,
     стынет железо. Луна от страха
     потонуть в сапоге разутом
     прячется в тучи, точно в чалму Аллаха.

        V

     Праздный, никем не вдыхаемый больше воздух.
     Ввезенная, сваленная как попало
     тишина. Растущая, как опара,
     пустота. Существуй на звездах
     жизнь, раздались бы аплодисменты,
     к рампе бы выбежал артиллерист, мигая.
     Убийство -- наивная форма смерти,
     тавтология, ария попугая,
     дело рук, как правило, цепкой бровью
     муху жизни ловящей в своих прицелах
     молодежи, знакомой с кровью
     понаслышке или по ломке целок.

        VI

     Натяни одеяло, вырой в трухе матраса
     ямку, заляг и слушай "уу" сирены.
     Новое оледененье -- оледененье рабства
     наползает на глобус. Его морены
     подминают державы, воспоминанья, блузки.
     Бормоча, выкатывая орбиты,
     мы превращаемся в будущие моллюски,
     бо никто нас не слышит, точно мы трилобиты.
     Дует из коридора, скважин, квадратных окон.
     Поверни выключатель, свернись в калачик.
     Позвоночник чтит вечность. Не то что локон.
     Утром уже не встать с карачек.

        VII

     В стратосфере, всеми забыта, сучка
     лает, глядя в иллюминатор.
     "Шарик! Шарик! Прием. Я -- Жучка".
     Шарик внизу, и на нем экватор.
     Как ошейник. Склоны, поля, овраги
     повторяют своей белизною скулы.
     Краска стыда вся ушла на флаги.
     И в занесенной подклети куры
     тоже, вздрагивая от побудки,
     кладут непорочного цвета яйца.
     Если что-то чернеет, то только буквы.
     Как следы уцелевшего чудом зайца.