Твой локон не свивается в кольцо,
     и пальца для него не подобрать
     в стремлении очерчивать лицо,
     как ранее очерчивала прядь,
     в надежде, что нарвался на растяп,
     чьим помыслам стараясь угодить,
     хрусталик на уменьшенный масштаб
     вниманья не успеет обратить.

     Со всей неумолимостью тоски,
     с действительностью грустной на ножах,
     подобье подбородка и виски
     большим и указательным зажав,
     я быстро погружаюсь в глубину,
     особенно устами, как фрегат,
     идущий неожиданно ко дну
     в наперстке, чтоб не плавать наугад.

     По горло или все-таки по грудь,
     хрусталик погружается во тьму.
     Но дальше переносицы нырнуть
     еще не удавалось никому.
     Какой бы не почувствовал рывок
     надежды, но (подальше от беды)
     всегда серо-зеленый поплавок
     выскакивает к небу из воды.

     Ведь каждый, кто в изгнаньи тосковал,
     рад муку, чем придется, утолить
     и первый подвернувшийся овал
     любимыми чертами заселить.
     И то уже удваивает пыл,
     что в локонах покинутых слились
     то место, где их Бог остановил,
     с тем краешком, где ножницы прошлись.

     Ирония на почве естества,
     надежда в ироническом ключе,
     колеблема разлукой, как листва,
     как бабочка (не так ли?) на плече:
     живое или мертвое, оно,
     хоть собственными пальцами творим, --
     связующее легкое звено
     меж образом и призраком твоим.