А. А. Ахматовой

     Закричат и захлопочут петухи,
     загрохочут по проспекту сапоги,
     засверкает лошадиный изумруд,
     в одночасье современники умрут.

     Запоет над переулком флажолет,
     захохочет над каналом пистолет,
     загремит на подоконнике стекло,
     станет в комнате особенно светло.

     И помчатся, задевая за кусты,
     невидимые солдаты духоты
     вдоль подстриженных по-новому аллей,
     словно тени яйцевидных кораблей.

     Так начнется двадцать первый, золотой,
     на тропинке, красным солнцем залитой,
     на вопросы и проклятия в ответ,
     обволакивая паром этот свет.

     Но на Марсовое поле дотемна
     Вы придете одинешенька-одна,
     в синем платье, как бывало уж не раз,
     но навечно без поклонников, без нас.

     Только трубочка бумажная в руке,
     лишь такси за Вами едет вдалеке,
     рядом плещется блестящая вода,
     до асфальта провисают провода.

     Вы поднимете прекрасное лицо --
     громкий смех, как поминальное словцо,
     звук неясный на нагревшемся мосту --
     на мгновенье взбудоражит пустоту.

     Я не видел, не увижу Ваших слез,
     не услышу я шуршания колес,
     уносящих Вас к заливу, к деревам,
     по отечеству без памятника Вам.

     В теплой комнате, как помнится, без книг,
     без поклонников, но также не для них,
     опирая на ладонь свою висок,
     Вы напишите о нас наискосок.

     Вы промолвите тогда: "О, мой Господь!
     этот воздух запустевший -- только плоть
     дум, оставивших признание свое,
     а не новое творение Твое!"